В черном провале между гранитных набережных тускло блестела Нева. Над гостиницей «Москва» вспыхивали, влетая в лучи прожекторов, белые крылья чаек. Машина ехала по мосту Александра Невского, и Терминатор ощущал, как прогибается перекрытие моста под его чудовищным весом. Чайки за спиной вспыхивали и мгновенно сгорали, обрушивались вниз черными обугленными комочками. Терминатор слышал треск горящих крыльев, втягивал ноздрями дымный смрад.
Солодов виновато развел руками.
— Когда он уехал? — спросил Мишка.
— Не знаю, Миша, не знаю. Я был на службе… извини.
Не раздеваясь, Мишка опустился на стул. Полтора часа назад на этот самый стул присел на дорожку Птица.
— А куда? — задал Гурецкий дурацкий вопрос.
— Вот все, что есть, — ответил Солодов, протягивая сложенный вчетверо лист бумаги.
Мишка развернул его и прочитал текст, написанный печатными буквами: «Спасибо за все, Боря, ухожу. Есть дела. Мишке напишу письмо. Удачи. П. Прочтешь — сожги».
Гурецкий прочитал коротенький текст, написанный мягким карандашом, дважды. Скомкал лист в кулаке, бумага заскрипела.
— Чего же не сжег? — спросил он негромко.
— Хотел тебе показать.
— Понятно… — Гурецкий прошел в кухню. Щелкнул зажигалкой и бросил бумагу в раковину. Лист корежило. Пламя лизало его, превращало в черный сюрреалистический цветок. Двое мужчин молча смотрели на заурядное зрелище — горящий лист бумаги. Для них оно было наполнено особым смыслом…
Все зря, думал Гурецкий. Все впустую… все зря. Прощай, Птица.
Бумага догорела.
Мишка растер ее пальцами и включил воду. Струя воды смывала пепел в сливное отверстие старой, до голого металла стертой раковины. Он завернул ручку крана. Послышалось сипение и булькающий хрип. Потом все смолкло.
Птица сидел за столиком почтового отделения N 256 на проспекте Науки. Заканчивал третье, последнее письмо. Из-за стойки на него иногда поглядывала работница почты. Этот странный мужик писал уже почти час. Иногда он производил впечатление человека с большим приветом. То сидел абсолютно неподвижно и смотрел в одну точку, то начинал строчить, как автомат. Впрочем, он не мешал.
«…еще раз, любимая. Во всем виноват только я. Очень долго, да и не нужно, объяснять, как это вышло. Я очень хотел уберечь тебя, но выбрал неправильный путь. Теперь все это уже не важно. Сейчас я должен идти и попробовать исправить хотя бы частично те ошибки, которые сделал. Исправить их невозможно. Невозможно вернуть нашего малыша, невозможно стереть из памяти то, что перенесла ты. Невозможно вернуть к жизни тех людей… Потом я встречусь с тем подонком…
В общем, неважно. Важно, чтобы ты простила меня, если сможешь.
Я постараюсь вернуться. И, если вернусь, обязательно приду к тебе просить прощенья. А если тебе встретится нормальный человек — выходи замуж. У вас еще будут дети. Прости.
Я желаю тебе счастья. Прощай. Птица».
Он поставил точку и на секунду прикрыл глаза. Все, что он написал, представлялось сейчас великой глупостью и попыткой самооправдаться. Но разве есть тебе оправдание, Пернатый? Глаза нерожденного ребенка смотрели прямо в лицо из страшной глубины. Они будут смотреть на меня всегда. В любом месте, в любое время.
— Вам что, плохо?
…они будут смотреть и безмолвно спрашивать: где ты был? Где ты был, папа, когда меня убивали? Когда нас с мамой убивали?
— Гражданин, вам что, плохо?
Птица понял, что обращаются к нему. Он открыл глаза и посмотрел невидящим взглядом на пышную платиновую блондинку за стойкой. Ей показалось вдруг, что она заглянула в бездну. Заглянула куда-то туда, куда простому смертному заглядывать не положено. Ей стало не по себе. Странный мужик ничего не ответил, начал заклеивать конверт. Работнице почты показалось, что руки у него слегка дрожат. Это все объясняло: пьянь! Допился, козлина, до белой горячки… Хотя не похож. Может, наркоман? Развелось их сейчас, как собак нерезаных. У сестры на той неделе сумочку двое салаг вырвали, с зарплатой. Хорошо, задержали их тут же. Тоже оказались наркоши. Стрелять таких надо. Без суда.
Мужик написал адрес на третьем конверте и бросил их в почтовый ящик. Не оглядываясь, пошел к выходу. Лицо стало еще бледнее, чем было, когда он вошел! Точно — наркоман, решила сотрудница почты.
Три одинаковых конверта с питерскими адресами лежали на дне большого деревянного ящика с почтовой символикой. Все три адресата получат письма, когда отправителя уже не будет в живых.
Терминатор расплатился и вышел из машины метров за пятьсот от цели. Он шел легко, быстро, уверенно. Так идет человек, убежденный в успехе. Он с улыбкой поглядывал на встречных, ощущая превосходство творца над простым обывателем. Если бы вы знали, твари, кто идет вам навстречу в ношеном плащике из сэконд хэнда!
Если бы вы знали! Возможно, когда-нибудь я расскажу вам об этом.
Терминатор шел, и мелкая морось блестела на его роскошных усах. Чем ближе он подходил к дому, тем сильнее чувство уверенности в успехе охватывало его. Обреченный, вконец оторвавшийся от реальности шизофреник Фридман без колебаний подошел к торцу блочной пятиэтажки, где его уже давно ожидала засада ФСБ. У противоположного конца дома почти одновременно с ним появился Птица.
На территории больницы имени Мечникова и вокруг нее находились двадцать три сотрудника ФСБ. Ждали Воробьева. Нервное напряжение постепенно нарастало. Вероятность появления Птицы здесь была очень высока. Так считали эксперты, так считали и следаки.
Вскоре после звонка Гурецкого у ворот больницы появилась взволнованная Юлия Солодова. Она побывала на отделении, где проходила лечение Наталья, потом бродила по улице вокруг корпуса. За ней все время наблюдали. В микроавтобусе «форд-транзит», припаркованном на аллее, ведущей от шумного Пискаревского проспекта к больнице, подполковник Спиридонов принимал сообщения оперативников. Птица мог появиться в любой момент.