Ультиматум губернатору Петербурга - Страница 102

102

— Ну как она, доктор? — спросил подполковник Спиридонов.

— Плохо. В смысле травм ничего особенного, подлечим. Но вот детей у нее больше, скорее всего, не будет, — негромко ответил заведующий отделением. — Есть и еще один нюанс.

Спиридонов посмотрел на него вопросительно.

— Я думаю, — сказал зав. отделением, — ей понадобится помощь психиатра.

— Убийца, мама! — закричала вдруг Наталья Забродина детским голосом.

Подполковнику ФСБ стало не по себе.

* * *

— Прочитайте и распишитесь.

Гурецкий взял протокол из рук комитетского следака. Читал долго и медленно. Он страшно устал, хотел спать. Следователь был в таком же состоянии. После того как Мишка окончил тщательное изучение протокола и расписался, комитетчик сказал:

— Я думаю, Михаил Александрович, вам сейчас не стоит выезжать за пределы города.

— Вы что же, хотите с меня подписку о невыезде?…

— Нет. Вы всего лишь свидетель… пока, — хмуро ответил следователь. — В свободе передвижения я вас не ограничиваю… Пока.

Офицер ФСБ проводил Гурецкого до поста на выходе в служебном, пятом подъезде. Мишка вышел на улицу. Вздохнул прохладный воздух октябрьского дня. Подкинул на руке ключи от «москвича» и пошел по Литейному. То, что его отпустили, казалось почти невероятным. Серая громада Большого Дома подавляла. Мишка свернул на Захарьевскую. На служебной стоянке нашел свой «москвич». Два бойца ОМОН, в бронежилетах с автоматами под правой рукой, стояли на углу Литейного и внимательно наблюдали за ним.

Мишка сел в машину, пустил движок. Он оказался теплым, значит, «москвич» куда-то гоняли. Он не знал, что салон и багажник автомобиля были тщательно осмотрены экспертами-криминалистами, а в полости заднего бампера установлен радиомаячок. Гурецкий выехал со служебной стоянки Большого Дома и поехал к себе, на Суворовский.

Он даже не пытался обнаружить хвост. Знал, что хвост есть, что он высокопрофессиональный… и хрен с ним. Мишка ехал домой с одной мыслью — отоспаться. Его допрашивали всю ночь. Корректно, но постоянно напоминая: ваше положение, Гурецкий, весьма зыбко. В любой момент вы из свидетеля можете превратиться в соучастника. Трехчасовой допрос на даче под Первомайским плавно перелился в свое продолжение на Литейном. В Питер Мишка ехал на своем «москвиче», но спереди и сзади двигались автомобили ФСБ, а в качестве пассажира к Мишке подсел опер БТ. Внешне очень флегматичный и малоподвижный мужчина лет тридцати. Сохатый знал истинную цену этой малоподвижности…

Сейчас он ехал домой, думал: это, ребята, не допрос. Если бы вы знали, как проводят тренировочные допросы на закрытой учебной базе морской пехоты. Его самого обрабатывали тридцать шесть часов подряд. Следователи менялись, менялось время суток, а пленный морпех лежал на прибрежной гальке на берегу Тихого океана. Время от времени приезжал джип. Допрашивающие в натовской форме менялись, в пересменок они пили охлажденное пиво и пепси, смеялись и болтали по-английски. Морпех с пересохшими губами жадно следил за ними… Пей, рашен, говорили ему, в океане воды много. Когда он уже решил, что сошел с ума, прозвучала фраза:

— Toughguy!

Мишке хотелось заплакать. Он уже почти верил в реальность происходящего. Из-за океана появился край солнечного диска. Мелкие волны лениво плескались о берег. С него сняли наручники.

— Покури перед смертью, — сказал по-русски крепкий парень с «Кольтом» в открытой кобуре у бедра и выплюнул окурок на гальку. Дымок «Пэлл-Мэлла» щекотал ноздри. Сигаретный дым был единственной нитью, связывающей его с реальным миром. Да еще рукоятка «кольта». Он потянулся к окурку. Получилось мотивированно. Естественно. Но когда он рванулся к кобуре, его встретил удар ботинка в грудь.

— Toughguy! — повторил с издевкой натовец. И добавил по-русски: — Жаль, но хорошего обращения ты не понимаешь.

Мишку подхватили под руки и потащили к серой скале. Длинные тени уперлись в подножие камня. «Там меня и грохнут», — подумал он отрешенно. Над головой звучала английская речь. Он не прислушивался, не пытался вникнуть. Зачем?

Его поставили на колени. Перед глазами была серая, изрезанная морщинами спина камня и его собственная черная тень. Враги слегка разошлись и двинулись обратно. Мишка медленно встал на ноги. Повернуться лицом к врагам сил уже не хватило.

— Героя изображаешь? — спросил голос за спиной. Лязгнул затвор. Спустя секунду — другой.

Очередь ударила в скалу сантиметрах в двадцати от левого плеча. Брызнула каменная крошка, обожгла запястье. Одновременно бабахнул «Кольт М-1911», — сорок пятый калибр громыхнул как пушка. Пуля, визжа, срикошетила вверх. Гурецкий стоял неподвижно.

— Зачет, морпех, — сказал знакомый голос за спиной. — Штаны сухие?

Гурецкий мотнул головой, отгоняя воспоминание. Он подъехал к дому. Радиомаячок в заднем бампере непрерывно посылал невидимые сигналы. Их принимали в двух машинах наружного наблюдения.

— Разувайтесь, проходите в кухню, — сказал Солодов. Он смотрел совершенно спокойно. Так, как будто к нему каждый день приходили люди с заявлением: я скрываюсь!

Птица тяжело опустился на стул. Только сейчас он понял, насколько устал. Он привалился спиной к стене. Нагнуться, чтобы расшнуровать ботинки, боялся. Понимал — упадет и встать уже не сможет.

— Вы ранены? — раздался голос издалека, и Птица не сразу сообразил, что обращаются к нему. Он отрицательно мотнул головой.

— Тогда давайте завтракать. Есть яичница, сосиски, кофе.

Но Птица уже плыл, плыл, плыл. Шумели на ветру веерные пальмы, лениво двигались плоты по мутной воде Малах-Гош, и негромко тикал китайский будильник без минутной стрелки. Цапля на циферблате подмигивала круглым глазом. Темнота.

102